ИНФОРМАЦИЯ
Тёмен закат и будто от крови вязок,
пыль десяти столетий слепит глаза....
если мы только тени из старой сказки,
значит, пора её заново рассказать…
У тебя на родине — море — чистая лазурь, фениксовые слезы — оно зализывает раны на руках шершавым своим языком. Выкормыш фей и революций, ты оказался французом больше, чем все твои родственники вместе взятые. Своеволие. Бунтарство. Очарование. И абсолютно заразительный смех. Именно его я любила в тебе больше всего. Первый красавчик курса, капитан школьной команды по квиддичу – образ поверхностный, как набросок картины, что так и осталась незаконченной. Едва ли кто-то из твоих поклонниц, смотрящих на тебя, словно на божество, знал, какой ты на самом деле. Но маска падала и за ней был ты: настоящий, живой и теплый – с ритуальным ножом в руках, с белыми клавишами рояля, что окрашиваются твоей кровью в алый, с красками на пальцах и мглой, что свернулась клубком в левом подреберье.
были мы злом, что бродит в руинах древних,
были и теми, кто побеждал в бою,
теми, кто мог друг друга поднять с коленей
и в темноте шептал ему «не боюсь».
Как же мы так влипли, Рудольфус? Нет, теперь уже не вспомнить. Видно все прошло слишком незаметно, если не появляется даже желания придумать какое-нибудь начало, а затем, со свойственной воображению легкостью, самой уверовать в него. Тебе 17. Мне – 15. Изначальная точка, длинною в целую жизнь. Мы придумывали себе игры взрослых детей, проверяя друг друга на прочность, каждый раз подходя все ближе и ближе к краю, и игра продолжается, потому что никто из нас не готов выбросить белый флаг. Я сижу в твоей комнате, все еще пытаясь удержать злость и усталость, накопленные за время встреч и расставаний. Мы сами довели себя до этого, точнее, просто утомили друг друга постоянными условиями и придирками, доходящими часто до абсурда. Каждый выдумывал правила, которым не следовал, но соблюдения которых добивался от другого. Казалось, эта ненормальная связь никогда не прекратится. Большей частью оттого, что мы сами боялись порвать то, что так долго и заботливо копили в себе, и что так сильно пугало нас самих. Замкнутый круг, который постепенно сузился настолько, что пришлось вернуться к исходной точке, к тому, что началось еще тогда, в школе – к двум идиотам с неустойчивой психикой, с ярко выраженным комплексом Бога…Безумцы снова сбиваются в стаи. Так жить веселей.
кто не страшится смерти, огня и стали,
пусть никогда об этом не говорит.
только взгляни, какой высоты мы стали,
как глубока теперь чернота внутри.
Твоя удача скалит зубы, химерою, сервалом, свернувшимся на коленях в клубок – ты гладишь ее за ухом и она, утробно урча, рассказывает из темноты тебе самые красивые на свете сказки. И заходящее солнце, касаясь твоих волос, придает им медовый оттенок. Ты смеешься, и твоя шевелюра под моими руками становится медной проволокой, царапающей подушечки пальцев до крови. Ты мне — ад и космос…, вытирающий кровь с лица подолом моей нижней юбки. У нас на двоих: игра? Люди всегда играют в игры. Или нечто большее? Ведь детство – это неизлечимо. И мы оба давно друг другом больны. Надо выздороветь, Рудольфус. Надо повзрослеть. Вот только каждый раз, закрывая глаза, я слышу твой тихий шепот: «Я никому тебя не отдам, Белла Блэк». Мне 17. Тебе - 19, и пора бы все закончить, набрать в легкие воздух, и крикнуть, что это все - край, аминь и шиздец, пулевое отверстие, навылет, прямо в висок. Но по твоей ладони струится кровь - дурацкая древняя клятва, и я не верю в нее ни на грош: едва ли кому-то из нашего круга дозволено выбрать свою судьбу самостоятельно. Но ты упрямый. И лучше бы ты никогда не клялся никому ни в верности, ни в любви.
может, столкнёмся снова среди сокровищ
в старой гробнице, что погружена во тьму -
быть же мне самым страшным из всех чудовищ,
быть тебе тем, кто руку подаст ему...
Тебе 22. Мне-20. И мир прогнулся под нас. Ты женился на мне вопреки желаниям собственной матери и моего отца, мы непозволительно, до одури, до противного удачливы, и почти так же - одержимы друг другом. Ты красивый… Красивый настолько, что твою голову я согласилась бы держать у себя на коленях, даже будь она отрублена. Я закрываю глаза и вижу, как эта прекрасная голова запрокидывается, обнажая шею, на которой так не хватает тонкой красной полосы... У тебя руки по локоть в крови, как и у каждого мужчины семьи Лестрейндж, но ведь любимцам фортуны и не такое можно, правда? Нас еще в школе учили про огонь в сосуде, но что же поделать, если я только сейчас поняла, как, в сущности, оскорбляла людей, отказывая им во взгляде внутрь. Помню, какой несправедливостью казалось, что ты, к которому я приходила только в темноте, из трепета перед совершенством, говорил мне: «Ты чудовище, Белла, ты думаешь только о себе», – а я рядом с тобой дышать боялась...
рушатся царства, ржавчина ест железо,
время течёт сквозь горло ко дну часов.
будет ещё однажды тебе полезным
сердце за дверью, запертой на засов
Зеленый хальцедон твоего взгляда, до сих пор, даже спустя тринадцать лет, после начала нашего с позволения сказать "романа", цепляет меня иголкой прямо за крылышки, к темному бархату, как натуралист самую красивую свою бабочку, что прилетела на пламя свечи. Когда-нибудь мы с горим в этом пламени оба. Потому что всегда и всему на свете приходит конец. Я до сих пор узнаю тебя: в каждом осеннем дне, что раскидывает охру и позолоту по саду, в плаче весенне капели и барабанном бое дождя по черепичной крыше, или отблескам солнечных лучей на оконном стекле. По шагам, по движениям, по улыбке, по тому, как меняется постранство, стоит тебе только войти в комнату, совсем как тогда, зимой, когда ты, смеясь, позвал меня на рождественский бал. Лучше бы ты этого никогда не делал, мой свет.
За тринадцать лет ты вырастил из заносчивой и домашней девчонки химеру - и, вероятно, сам тому не рад. Но наш брак это не цепи и не кандалы, это полутона, грани и компромиссы. Вот только мы ненавидим играть по правилам.
СЮЖЕТ: тебя жедет семья, тебя ждет крестный, читай Милорд. Тебя жду я. И вообще Британия еще не утонула в маггловской крови.
ОТНОШЕНИЯ: страшная сказка про одержимость: друг-другом, магией и войной. Приходи бить стекло, будем танцевать на этих осколках босыми.